Советский пилпуль на историческом фронте

Букниковская рецензия на книгу А.Л. Юрганова "Русское национальное государство: Жизненный мир историков эпохи сталинизма". Как обычно, для удобства читающих копирую весь текст сюда.

Историю развития советской исторической науки в общих чертах описал в своей последней прижизненной книге замечательный советский историк Владимир Кобрин. В двадцатых годах «историческим фронтом» единолично командовал старый большевик Михаил Николаевич Покровский — кондовый марксист, рассматривавший историю исключительно через призму классовой борьбы. Царскую Россию Покровский полагал тюрьмой народов и жандармом Европы, а дореволюционных государственных деятелей и полководцев считал угнетателями и реакционерами, не заслуживающими доброго слова.

В тридцатые-сороковые годы начался постепенный пересмотр прежней парадигмы. Идеи Покровского были подвергнуты критике за схематизм и упрощенчество; постепенно сформировался новый советский пантеон, включающий не только пламенных революционеров, но и дореволюционных полководцев и правителей (Александр Невский, Дмитрий Донской, Петр I…). Кульминацией стала послевоенная кампания против безродного космополитизма и низкопоклонства.

К сожалению, Кобрин не писал о том, как именно происходила смена исторических парадигм в советской науке и каков был механизм взаимодействия историков и власти. Этот пробел и попытался заполнить в своей монографии ученик Кобрина, известный русист-медиевист Андрей Юрганов.

Несмотря на декларируемый атеизм, советская историческая наука, пишет Юрганов, носила ( Read more... )

В тот момент, когда верховный арбитр оглашал свой вердикт, всякие споры, естественно, прекращались: «ортодоксы» торжествовали, еретики каялись в ошибках и обещали исправиться. Однако, пока истина не была объявлена, историки могли высказываться с невероятной для сталинской России свободой. К примеру, в ходе упомянутого совещания некто Хорен Аджемян договорился до того, что объявил реакционером Емельяна Пугачева, поскольку его восстание подрывало обороноспособность страны и грозило уничтожением ее культурной элиты (читай — дворян-крепостников). Когда же коллеги во главе с профессором Ефимовым отвергли эту явную ересь, Хорен Григорьевич впал в ярость и с истинно южным темпераментом обрушился на оппонентов в таких выражениях, что позавидовал бы и Зощенко:( Read more... )

Начавшаяся в конце сороковых борьба против низкопоклонства и космополитизма не могла не затронуть историческую науку. Жертвами травли стали многие советские историки — Минц, Розенталь, Разгон, Городецкий, Рубинштейн и другие. Некоторые обвинения, пишет Юрганов, звучали совершенно фантастически — к примеру, Ефима Наумовича Городецкого уличили в том, что он клеветал на русский народ, обвиняя его в поголовном антисемитизме.( Read more... )

Советский пилпуль на историческом фронте

Букниковская рецензия на книгу А.Л. Юрганова "Русское национальное государство: Жизненный мир историков эпохи сталинизма". Как обычно, для удобства читающих копирую весь текст сюда.

Историю развития советской исторической науки в общих чертах описал в своей последней прижизненной книге замечательный советский историк Владимир Кобрин. В двадцатых годах «историческим фронтом» единолично командовал старый большевик Михаил Николаевич Покровский — кондовый марксист, рассматривавший историю исключительно через призму классовой борьбы. Царскую Россию Покровский полагал тюрьмой народов и жандармом Европы, а дореволюционных государственных деятелей и полководцев считал угнетателями и реакционерами, не заслуживающими доброго слова.

В тридцатые-сороковые годы начался постепенный пересмотр прежней парадигмы. Идеи Покровского были подвергнуты критике за схематизм и упрощенчество; постепенно сформировался новый советский пантеон, включающий не только пламенных революционеров, но и дореволюционных полководцев и правителей (Александр Невский, Дмитрий Донской, Петр I…). Кульминацией стала послевоенная кампания против безродного космополитизма и низкопоклонства.

К сожалению, Кобрин не писал о том, как именно происходила смена исторических парадигм в советской науке и каков был механизм взаимодействия историков и власти. Этот пробел и попытался заполнить в своей монографии ученик Кобрина, известный русист-медиевист Андрей Юрганов.

Несмотря на декларируемый атеизм, советская историческая наука, пишет Юрганов, носила ( Read more... )

В тот момент, когда верховный арбитр оглашал свой вердикт, всякие споры, естественно, прекращались: «ортодоксы» торжествовали, еретики каялись в ошибках и обещали исправиться. Однако, пока истина не была объявлена, историки могли высказываться с невероятной для сталинской России свободой. К примеру, в ходе упомянутого совещания некто Хорен Аджемян договорился до того, что объявил реакционером Емельяна Пугачева, поскольку его восстание подрывало обороноспособность страны и грозило уничтожением ее культурной элиты (читай — дворян-крепостников). Когда же коллеги во главе с профессором Ефимовым отвергли эту явную ересь, Хорен Григорьевич впал в ярость и с истинно южным темпераментом обрушился на оппонентов в таких выражениях, что позавидовал бы и Зощенко:( Read more... )

Начавшаяся в конце сороковых борьба против низкопоклонства и космополитизма не могла не затронуть историческую науку. Жертвами травли стали многие советские историки — Минц, Розенталь, Разгон, Городецкий, Рубинштейн и другие. Некоторые обвинения, пишет Юрганов, звучали совершенно фантастически — к примеру, Ефима Наумовича Городецкого уличили в том, что он клеветал на русский народ, обвиняя его в поголовном антисемитизме.( Read more... )